Перспектива из гранита,
Пирамидных елей сад,
Где почил, плитой укрытый,
Неизвестный депутат.

Время с пылью растворилось,
Память проигралась в вист,
А могила – не забылась,
Обелиск – как прежде чист…

…Сил – немного, шаг – неровен,
Недалек и жизни рейс –
Отчего ж отполирован
До сих пор надгробья гнейс?

Ведь тогда, небось, пинали
Современники его:
— Сделал выводов немало –
Ну и что? Да ничего!

…Стой, прохожий! Прав Высоцкий:
В тишину не прошмыгнёшь –
Может, он создал высоты,
На которых ты живешь?

Может, он добавил лепту
В строки книги правовой?
Протянул дороги ленту
В каждый шаг – и твой, и мой? –

Чтобы вечности приветом
Разграничить «да» и «нет»,
Дать зелёный свет рассвету,
А закату – красный свет?

…Под ногами годы-грани
Как осколки, прохрустят –
Но в венках веков не вянет
Неизвестный депутат…

Обычный был чиновник без прикрас,
Но – что-то наблюдалось в нем от гота:
Чтоб получить паек или заказ,
Он пользовался только чорным ходом.

Когда страны обрушился остов,
Не выдержав по прочности экзамен,
Его лишили сразу всех постов –
Он загулял по-чорному и запил.

Забыв и растеряв все, что имел,
Он стал искать к эпохе новой шифры –
К воспоминаньям теплым охладел
И доверялся чорным, мертвым цифрам.

Потом опять пустил знакомства в ход,
И деньги повалили плотным валом –
Он научился укрывать доход
И пользоваться только чорным налом.

Он все прошел – и славу, и позор,
По жизни отшагал, судьбе покорный –
Но так и не расширил кругозор,
Довольствуясь поэтом Сашей Чорным…

Я родился в пожарной машине.
Там же рос, набираясь ума.
Приготовив уроки в кабине,
До утра брандспойтах дремал…

…Суп из тыквы. И чай из моркови.
Каждый — позже других приходил…
Лишь один композитор Прокофьев
Из портрета за мною следил…

Но, как только диспетчер отыщет
Возгоранье, поджог или взрыв,
Неспокойное наше жилище
Выезжает, сиренами взвыв…

В этой нервной, больной обстановке
Дни текут огневою рекой —
Я, запомнив одну остановку,
Каждый раз выхожу на другой…

Много улиц должно примелькаться,
Но запомнятся те для меня,
Где, как чайки, вороны кружатся
Над порывистым штормом огня…

Где известна мне сила другая,
Направленье и вектор другой:
Со свирепой стихией играя,
Он ее усмиряет водой —

Вот мелькают брасбойты и маски
На друзьях и соседях моих,
И пожар, словно змей в страшной сказке,
В тот же час, конвульсируя, стих…

Отдыхать! Всем отбой — три-четыре —
Маршируем дорогою сна.
И до новой тревоги в квартире
Тишина, тишина, тишина…

Годы шли, соревнуясь с прогрессом,
Нищета порастала быльем —
И тогда на «Рено» с «Мерседесом»
Разменяли мы наше жилье.

Я зажил широко и привольно:
Под сиденья кожевенный хруст
На «торпедо» смеется довольно
Композитора Дворжака бюст.

Не дает мне приказов диспетчер,
И исчезли с петлиц щит и меч —
Почему же тогда каждый вечер
Мне неймется хоть что-то поджечь?!

…Вот огонь через двери и рамы
По маршруту ползет своему —
Но героем шекспировской драмы
Я пути преграждаю ему:

Ноль один! — Вызываю дружины,
Помогаю собрать водомет…
Кто родился в пожарной машине,
Тот меня, безусловно, поймет!

Ну, а если возможности нету
Вспомнить детство — хоть криком кричи! —
Я смотрю на свою сигарету,
На горящую точку в ночи…

Здесь костью в горле выходной,
И будни допекли до рвоты,
Когда на службу неохота
И незачем идти домой…

Здесь эгоизм и альтруизм
Срослись уродливым гибридом –
Насквозь протухшее либидо
И бытовой алкоголизм.

Невыносимо взаперти,
Но некуда вставать с дивана.
Депрессия лелеет раны
Чеширской кошкой на груди.

Забыв себя, как черный хлеб
За паутиной батареи,
То закисаю, то черствею,
А за спиною – тридцать лет…

Там, где море холодною, темною дланью
Рыбаков нерадивых решает судьбу,
Меж утесов упрятано тело Каттани
В элегантном, тяжелом хрустальном гробу.

Чорный галстучный креп и костюм от Диора,
На груди – белых лилий увядший букет, –
Что же ждет он, скрывая за веками взоры
И не видя течения тленного лет?

Вечный сон не заставит – как это ни глупо –
После смерти легенду из детства забыть:
Тот, кто любит его, может в мертвые губы
Новой жизни дыханье горячее влить…

…Ни кромешною тьмой, ни рассветною ранью
Здесь не слышно туристов, не видно гостей –
Кто ж следит, чтобы не было пыли на гранях,
Кто ж приводит в порядок хрусталь плоскостей?

…Чуть завоет в долине собака, как с юга
Ветерок пробежит по прибрежной траве –
И из моря ночного Каттани супруга
Выйдет, пламя свечи утаив в рукаве –

То ли море штормит – бьет пощечины скалам,
То ли ветер сжимает в кулак тишина –
До сих пор возле гроба сидеть не устала
По ночам с безутешной свечою она –

Пусть подвергнут придание критике грубой,
Пусть тяжелый хрусталь ни открыть, ни разбить –
Но как хочет она его стылые губы
Со своим поцелуем супружеским слить!

…Тихо капает воск, исчисляя минуты,
Догорев, покорится огонь темноте –
Удалится она по знакомым маршрутам,
Чтобы с первым лучом раствориться в воде.

Да не сгинут в ночи их прощальные взоры!
Да не смоет течение тленное лет –
Чорный галстучный креп и костюм от Диора,
На груди – белых лилий увядший букет…

Я слышал – может, что-то и не так, –
Но мужики, собравшись на охоту,
Наладив среди дачников контакт,
С собой по пьяни взяли пару готов.

Да! Время ноту грустную внедрить,
Не торопитесь слышать всё и сразу, –
Порой мне будет трудно говорить,
И слёзы воспрепятствуют рассказу…

Они ушли по мартовской заре,
Забыв в простой наряд переодеться –
Так исчезает блеск на серебре,
Так тает снег, так забывают детство…

Попить абсент, согретый на костре,
Любой из нас откажется едва ли.
Но страшно, если провожатых нет,
А наших готов сразу потеряли.

Они пытались покричать «ау»,
Но получалось тихо и неловко.
Ах! Что поделать – ведь они в тайгу
Пошли без надлежащей подготовки…

Трагически закончится поход.
Где днем с огнем не сыщется подмоги,
Припав на ногу, полутрезвый гот
Провалится в забытую берлогу…

Из латекса одежда не гниет –
Надолго нам запомнится картина:
Оттают по весне среди болот
Два мёртвых разнополых андрогина…

Упившись грустью за последний год,
Дойдя до крайней степени бессилья,
Оставил все тусовки старый гот
И стал болеть за сборную России.

Там поводов для скорби – целый пласт,
Там чуда ничего не предвещает:
В атаке – вечно мимо цели пас,
В защите никого не защищают…

И вот, от возбужденья задрожав,
Усевшись у экрана с кружкой пива,
Он нервно теребит фанатский шарф
И шепчет еле слышно: «Мимо… Мимо…»

Но скорбь – неоднобокая стезя:
Пусть грустно – до истерики, до дрожи –
Но также согласитесь, что нельзя
Болеть всё время об одном и том же.

И вот – ещё одну из перспектив
Открыли мазохистские утехи:
Он полюбил московский коллектив,
Которому вовек не знать успеха.

Их ни один продюсер не берет,
Их музыка – тупа и безобразна,
Их вокалист то лает, то ревет
Так одинаково, хоть вроде и разном,

Их игнорируют в газетных новостях,
Их никогда не видно на экранах…
Короче, все прикинув так и сяк,
Гот стал фанатом «Белого шамана»!

Поссорившись с компанией таких же, как и он,
Сказав, что субкультура их – на обществе прореха,
А образ грустных мыслей примитивней, чем ион,
Пошел гот на базар и там купил мешочек смеха.

Он позабыл абсент, печаль, кладбищенский уют,
И восемь дней с лица его улыбка не сходила.
Он полюбил кефир, гантели, КВН… Но тут
В устройстве батарейка, как назло, забарахлила.

И смех, как будто тряпкой, стерт теперь с его лица,
Улыбка жесткой молнией по всей длине закрыта:
В поступках – мотивация живого мертвеца,
В душе опять тоска, а жизнь – разбитое корыто…

С перевала прилетает
Местных линий вертолет
В нем барана не хватает –
Зоотехник глотку рвет:

— Было девять, стало восемь!
Где барана потерял? –
Вертолетчик только спросит:
— А себя ты посчитал?

Все не так, однако, просто,
Все сложней, чем недочет –
Ночь придёт, зажгутся звезды –
Все узнают, что почем:

Под простой бараньей шапкой
В темноте глаза горят –
Это оборотень тряпкой
Прочищает автомат.

Вскоре на дороге местной
Засвистят десятки пуль –
Сразу канут в неизвестность
Мирный житель иль патруль.

А с утра, в туманной слизи,
Все, кто выйдет из домов
Видят лишь пустые гильзы
И вокруг – ничьих следов.

Только, будто в сказке старой
Смотрит снайпер сквозь экран,
Как мелькнет среди отары
Недосчитанный баран…

Пусть ты тих и незаметен,
Как закрытый протокол –
И твою грудину встретит
Из сырой осины кол!

Подпускай машины ближе,
Поджигай бикфордов шнур –
И таких, как ты, нанижут
На серебряный шампур…

На хрена ты пришел?
На хрена сел за стол?
От своих новых песен
Ты мне неинтересен.
Прыгай, застрелю!!!

А то – судья Тяпкин-Ляпкин…
А то – капитан Лебядкин…
Прилетел бы Карлсон,
Дал бы десять баксов!
Прыгай!
Застрелю!!!